жена у него — дама очень тонкого воспитания из почтенной семьи, хотя и не принесла мужу состояния.

— Такой родней надо гордиться; просто удивительно, что мы почти ничего раньше о них не слышали, — сказала миссис Гудинаф. — А поглядишь на миссис Гибсон, так ни за что не подумаешь, что она станет скрывать этакое почтенное родство; да что и говорить, мы все склонны выворачивать одежку новой стороной наружу. Кстати, об одежке, помню, как расшивала юбки и, ежели на них оказывалось грязное или жирное пятно, поворачивала той стороной к бедному моему мистеру Гудинафу. Уж какая он был добрая душа, когда мы только поженились, и все, бывало, твердил: «Пэтти, держись правой рукой за мою левую, так ты будешь мне ближе к сердцу»; оно у нас вошло в привычку, да так и осталось, даже когда ему, бедняге, было о чем подумать, кроме того, что там у него ближе к сердцу; так вот, я вечно поворачивала одежку замаранной стороной вправо — идем мы рука об руку, как всегда ходили, никто ничего и не видит.

— Не удивлюсь, если Синтию еще раз пригласят в Лондон, — сказала мисс Браунинг. — Он ведь приглашал ее, когда был не столь обеспеченным человеком, и уж беспременно пригласит теперь, став королевским советником.

— Да уж, тут и гадать нечего, как пить дать, пригласит. Надеюсь только, это не вскружит ей голову. В ее-то лета — и в Лондон! Я, например, туда попала, когда мне уж было за пятьдесят.

— Но она жила во Франции; этой барышне к путешествиям не привыкать, — заметила мисс Фиби.

Миссис Гудинаф целую минуту трясла головой и только потом высказала свое мнение.

— Рискованное это дело, — сказала она. — Очень рискованное. Доктору я этого, конечно, в глаза не скажу, но, будь я на его месте, я бы поостереглась и не позволила своей дочери водиться с барышней, которая выросла в стране, где родились Робеспьер и Бонипарт.

— Но Бонипарт же был корсиканцем! — возразила мисс Браунинг, значительно превосходившая миссис Гудинаф как либерализмом взглядов, так и образованностью. — А соприкосновение с чужими культурами чрезвычайно способствует умственному совершенствованию. Я не устаю восхищаться дивными манерами Синтии — она не стесняется высказывать свое мнение, при этом никогда не выглядит выскочкой; она, право же, так украшает любой прием, а если и жеманится порой, так это вполне естественно в ее возрасте! Взять хотя бы нашу милочку Молли, так она бывает такой неуклюжей: когда у нас в прошлый раз были гости, она разбила одну из лучших фарфоровых чашек, да еще и пролила кофе на новый ковер, а после до того сконфузилась, что весь вечер так и просидела в уголочке, не проронив ни слова.

— Ей было очень неудобно, сестра, — проговорила мисс Фиби с легким упреком; она никогда не давала Молли в обиду.

— А я разве говорю, что не было? Но это еще не повод сидеть дурочкой весь оставшийся вечер.

— Но ты так резко… с таким недовольством…

— А я почитаю своим долгом проявлять резкость и даже недовольство, когда молодежь позволяет себе подобную беспечность. Если мне понятно, в чем состоит мой долг, я выполняю его до конца. Я не из тех, кто станет уклоняться, и полагаю, молодые люди должны быть мне благодарны. Не всякий возьмет на себя труд сделать справедливый упрек, уж миссис Гудинаф-то это прекрасно известно. Я очень люблю Молли Гибсон, очень, как за ее собственные достоинства, так и в память о ее матери; если хотите знать, по моему мнению, она стоит полудюжины таких вот Синтий, но это еще не повод бить мою лучшую фарфоровую чашку, а потом сидеть весь вечер этакой букой!

Тут миссис Гудинаф начала недвусмысленно показывать, что утомилась. Неловкость Молли и разбитая чашка мисс Браунинг были предметами далеко не столь волнующими, как несказанная удача, свалившаяся на миссис Гибсон в лице родственника — преуспевающего лондонского адвоката.

Мистер Киркпатрик, как и многие другие, тяжким трудом прокладывал себе дорогу в жизни, будучи еще и обременен многочисленным семейством; он всегда рад был помочь родне, если помощь эта не требовала от него времени, а также (это, пожалуй, было даже более важным условием) если он помнил о существовании упомянутой родни. Визит Синтии на Доути-стрит, лет девять-десять тому назад, практически изгладился из его памяти, тем более что тогда он сразу же препоручил девочку заботам своей в высшей степени великодушной супруги. Время от времени он даже изумлялся, когда обнаруживал среди своих детей, явившихся к десерту, миловидную девчушку, и вынужден был прикладывать усилия, чтобы вспомнить, кто это такая. А поскольку у него была привычка сразу после трапезы вставать из-за стола и удаляться в дальнюю комнатушку, которую он именовал своим кабинетом, и там на весь остаток вечера погружаться в чтение бумаг, образ этого ребенка почти не запечатлелся в его памяти; о существовании той девочки он вспомнил только, когда миссис Киркпатрик написала ему слезное письмо с просьбой приютить Синтию на ночь по дороге в школу в Булонь. Та же просьба повторилась и при возвращении, но вышло так, что сам он ее не видел ни в тот, ни в другой раз, припоминал лишь, что в одном из этих случаев жена его сказала: неосмотрительно, мол, отправлять маленькую девочку в такое дальнее путешествие, не приняв к обеспечению ее безопасности более основательных мер, чем были приняты миссис Киркпатрик. Он прекрасно знал, что жена его устранит любые недосмотры по этой части с тем же рвением, как если бы Синтия была ее родной дочерью; более он о Синтии не вспоминал, пока не получил приглашения на свадьбу миссис Киркпатрик с мистером Гибсоном, уважаемым врачом из Холлингфорда и пр., и пр., — эта любезность вызвала у него не удовольствие, а раздражение.

— Она что, думает, мне нет других дел, кроме как мотаться в такую даль ради какой-то там свадьбы, когда дело Хоутона против Хоутона вот-вот дойдет до суда и у меня нет ни одной лишней минутки? — вопросил он жену.

— Полагаю, она и не слыхивала об этом деле, — предположила миссис Киркпатрик.

— Вздор! Да о нем уже сколько дней трубят газеты!

— Возможно, она не знает, что ты к нему причастен.

— Возможно, — произнес он задумчиво, признавая вероятность подобной неосведомленности.

Но теперь важнейшее дело Хоутона против Хоутона отошло в историю; тяжкая борьба осталась позади, мистер Киркпатрик достиг заветной вехи — получил титул королевского советника, и у него появился досуг, который можно было посвятить родственным чувствам. В один прекрасный день, в пасхальные каникулы,